Історію подано мовою оригіналу

Светлана хорошо помнит обстрелы родного села и издевательства оккупантов над местными жителями

Моему брату в декабре сделали операцию на позвоночнике, и он нуждался в постоянном постороннем уходе, он совсем не ходил. Я утром 24 февраля поехала на базар купить продуктов, видела много людей, которые стояли группками. На рынке от людей я узнала, что началась война. На своем стареньком автомобиле поехала на заправку. По дороге увидела очереди возле супермаркета, возле банкомата, возле аптеки. На заправках тоже были очереди. Я выехала за город и заправилась. Там тоже была очередь, но не особо большая, человек восемь. Когда моя очередь подошла, бензин перестали отпускать, потому что связи не было. Потом уже уговорили отпускать топливо хотя бы тем, кто рассчитывался наличными. 

Я позвонила брату, дочке в Харьков. Дети тоже очень расстроены были. А на следующий день уже слышно было хорошо взрывы. И люди начали рассказывать, что российские войска уже и там, и там… Кажется, в конце февраля российские войска уже вошли в Изюм. Разбили все мосты. Выехать из Изюма было невозможно. 

Брат проживал в частном секторе. За весь период у нас было 11 обысков. Пошел слушок, что забирают машины. Я свою машину разобрала на запчасти. С обыском приходили от шести до двенадцати оккупантов в разных формах. Россияне ещё более-менее лояльно относились, а кадыровцы и «ДНРовцы» – это просто твари. Женщин мало трогали, а мужчин – всех абсолютно. Они же приходили и видели, что брат лежачий. У него были справки об операции на позвоночнике. 

Трупы валялись по городу, их в машину собирали и вывозили за город, где-то там хоронили в братской могиле. А люди хоронили своих погибших во дворах.  

Комендантский ввели. Если, не дай Бог, кто-то нарушит этот час, то были принудительные работы. Давали метлу, ставили солдат как надзирателей, и люди подметали. 

Я искала врачей для брата. Он еще и диабетик, и гипертоник, и у него начало гноиться место операции. Я ходила к российским властям. Мне предлагали вывезти брата на территорию России, чтобы там ему оказали медицинскую помощь. В Изюме большая больница, но туда было попадание. Там был медицинский персонал, но мало, и все, кто остался, работали на Россию. Там был хирург, терапевт и еще какой-то врач. Воды и света не было. 

Во время выдачи гуманитарной помощи очень часто были обстрелы, налеты. Мирные жители страдали. Гуманитарку развозили по кварталам. В центральной части Изюма, хоть город и маленький, было 12 блокпостов. У кого нет изюмской прописки, на машинах не пропускали. Или возвращайся, или иди пешком. Тяжело очень было. Света не было. Мы ходили на озеро брать воду, но этого нельзя было делать в комендантский час, а он был с 20:00 до 07:00 утра. Газа не было. Только одна часть Изюма была со светом - они запитывались от какой-то станции в лесу. А у нас – только генераторы.  

Недалеко от брата жил мужчина. Он поставил генератор и предлагал заряжать телефоны и фонарики, но за деньги. Зарядить телефон – 50 гривен, зарядить фонарик – 30. У него и скважина была, и 10 гривен стоило баклажку воды набрать. Когда об этом узнали россияне, то приехали к нему, под дулами автоматов повесили на него табличку «Я обдирал своих соотечественников», и этот мужчина с ней ходил.

Ему говорили: «Давай воду бесплатно». А он отвечал: «Мне же надо за что-то бензин купить для генератора». 

Мужчина привез продавать мясо, и стали ему угрожать россияне, чтоб раздавал бесплатно. А он говорит: «Мне же надо как-то и домой добраться, и хлеба за что-то купить». 

Связи у нас там, можно сказать, не было: 20 минут есть, 40 минут - нет. Тяжело было. У нас родственники рядом в селе жили, но россияне не давали выезжать из города за продуктами. 

Их машина с зениткой заезжала во дворы, отстреливалась и быстренько уезжала. Понятно, что через несколько минут был прилет в то место. А попадали они в жилые дома, и такое часто было там, где мы жили. Непонятно, куда прилетит. 

При обысках обращали внимание на все, даже в шкафы лезли и просматривали одежду. Мой отец умер почти за два года до войны, но осталась его одежда. Отец был охотником, и у него был камуфляж. И, конечно, вопрос: «Почему столько камуфляжа?» Цеплялись ко всему. 

Рядом с нами сосед жил, участник АТО, его сильно били. Детей из подвала вывели, а ему дали хорошенько. Он работал слесарем в газовом хозяйстве, и его вынудили ходить на работу, восстанавливать коммуникации. 

В нашем районе был мясокомбинат и карьер с глиной. Газа же нет, и мы собирали глину - хотели во дворе построить печку, чтобы можно было кушать готовить. Поехали мы с соседом пожилым к тому карьеру на велосипеде, а там - российский блокпост. А я вообще-то инвалид, с палочкой хожу, еще и с этим велосипедом… Говорю: «Дайте набрать глины». – «Нет, вы нас семь лет бомбили, и вам не надо было никакой глины. Мы же жили семь лет без огня, вот и ты проживешь». 

Брат уже начал ходить с палочкой, а от нас буквально метров за 800 - памятник Волоху. И брат говорит: «Пойду туда. Может, кого-то встречу, порасспрашиваю». Связи же нет, света тоже, новостей никаких. И он вышел, а там как раз ехали россияне. 

Его остановили: «Слышь, дед, дай закурить». – «Я не курю». А тот из-за спины вытаскивает автомат: «Ты что, ничего не боишься? Совсем страх потерял?» 

В городе был мясокомбинат, и там стояла охрана. Россияне на том месте сделали пункт выдачи гуманитарки, хотя они ничего не выдавали, а просто хранили - склады там были. 

Эти из «ЛНР» –  просто звери. Даже кадыровцы не такие звери, как луганские. Хотя, казалось бы, один народ… 

Я пенсионерка. Получить хоть что-то невозможно, негде денег взять, а жить как-то надо. И разговоры ходили, что были некоторые бесстрашные, которые возили на дамбу, брали по 5 тысяч с человека. А потом нужно перейти пешком через Печенежскую дамбу. Там стояли российские войска. И там можно было поймать частника и добраться до Харькова. Я договорилась еще с четырьмя людьми, мы заплатили по пять тысяч и поехали к дамбе. Там нас проверили. 

У меня был рюкзачок, и больше ничего. И бабушка с нами была, 80 лет, хотела узнать о сыне - не было о нем никаких новостей. Нас не шмонали, а те двое, которые тоже ехали с нами, были с чемоданами - их полностью проверяли, смотрели, что они там везут. Мы пешком эти 5 или 6 километров шли. И с украинской стороны нас уже ждала скорая помощь наша харьковская. 

Меня сначала повезли на собеседование в СБУ. Потом они дают что-то вроде пропуска, и с этим пропуском можно добираться дальше. 

По Харькову не ходил транспорт, и меня «скорая» подвезла поближе к дому. Я им очень благодарна. Они мне помогали залезать в машину, так как у меня проблемы с ногами, еще и бутерброды мне дали врачи.

На нервной почве у меня всплыло очень много заболеваний. Я в марте перенесла очень сложную операцию в Институте радиологии. А сейчас мне предстоит еще две операции. У меня артроз обеих конечностей, я пытаюсь искать спонсоров, чтобы помогли сделать операцию, и на щитовидке тоже. 

С братом сейчас связь восстановилась, я с ним созваниваюсь. Ему 54 года, там работы нет никакой, живем на мою пенсию. 

Его по безработице на учет не ставят, и никаких пособий у него нет. Я свою пенсию получаю, отделяю ему часть – вот так мы и живём.

Я для себя решила, что война закончится в мае. Уже устали все от этой войны. Моему внуку в августе будет шесть лет. Я с ужасом думаю: «Как ребенку учиться?» Садика не было, он не развивается среди сверстников. Кто мог, тот вывез детей. 

От Изюма недалеко есть село Каменка, за 10 километров, и когда ее сравняли с землей, приехали к нашим соседям оттуда люди. Я не знаю, каким образом у них получилось выбраться, но то, что они рассказывали, – это просто ужас. Цветущее, зажиточное село сравняли с землей. О чем вообще можно говорить? Жалко погибших детей. Когда выгнали россиян от нас, мы поняли, что не такая уж Россия и непобедимая.